– Мама, а есть взрослые стихи про Новый год? – спрашивает меня дочка.
Настроение у нее приподнятое. Веселая суета вокруг, огоньки, елочные игрушки, бархатный голос Фрэнка Синатры из динамиков в супермаркете, откуда мы только что вышли.
Она у меня чемпион по хорошим вопросам. Впрочем, ответ у меня уже есть.
Мы пересекаем оживленную улицу и выходим на тротуар ближе к дому. Здесь тише и людей почти нет.
– Ма-ам!
Вместо ответа я ловчей перехватываю пушистую варежку с заячьими ушками и читаю:
Плывет в тоске необъяснимой
среди кирпичного надсада
ночной кораблик негасимый
из Александровского сада,
ночной фонарик нелюдимый,
на розу желтую похожий,
над головой своих любимых,
у ног прохожих.
Плывет в тоске необъяснимой
пчелиный хор сомнамбул, пьяниц.
В ночной столице фотоснимок
печально сделал иностранец,
и выезжает на Ордынку
такси с больными седоками,
и мертвецы стоят в обнимку
с особняками.
Плывет в тоске необъяснимой
певец печальный по столице,
стоит у лавки керосинной
печальный дворник круглолицый,
спешит по улице невзрачной
любовник старый и красивый.
Полночный поезд новобрачный
плывет в тоске необъяснимой.
Плывет во мгле замоскворецкой,
пловец в несчастие случайный,
блуждает выговор еврейский
на желтой лестнице печальной,
и от любви до невеселья
под Новый год, под воскресенье,
плывет красотка записная,
своей тоски не объясняя.
Плывет в глазах холодный вечер,
дрожат снежинки на вагоне,
морозный ветер, бледный ветер
обтянет красные ладони,
и льется мед огней вечерних
и пахнет сладкою халвою,
ночной пирог несет сочельник
над головою.
Твой Новый год по темно-синей
волне средь моря городского
плывет в тоске необъяснимой,
как будто жизнь начнется снова,
как будто будет свет и слава,
удачный день и вдоволь хлеба,
как будто жизнь качнется вправо,
качнувшись влево.
Мы идем и молчим. Дочка опустила голову, разглядывает свои сапожки. Проходит минута, и еще одна. И зачем меня дернуло читать семилетнему ребенку Бродского?
– Мам, а почему они все тоскуют? Новый год же.
Нет, не зря я ей прочитала. И вообще – чем больше занимаюсь детским чтением, тем отчетливее понимаю: нужно бояться не сложных и щекотливых тем, а другого – пошлости и безвкусицы, скучного и неприменимого к реальной жизни дидактизма, лукавства и замалчивания.
– Они тоскуют, потому что…
Как же сложно ответить на этот вопрос!
– Понимаешь, малыш, все эти люди очень хотят праздничного настроения и радости. И вроде бы праздник наступил, и угощение на столах, и елочки сияют огнями. Но невесело почему-то.
– Почему?
Мне нравится в ней это качество: дойти до сути, узнать ответ, не довольствуясь малым.
– Потому что они не чувствуют, что счастливы.
Она молчит и ждет, что я скажу дальше.
– Ну, смотри: люди часто думают, что Новый год принесет им что-то новое, интересное, небывалое и счастливое. Хотят, чтобы проблемы и печали остались в старом году. Хотят быть лучше, не ссориться с близкими, делать полезные дела. Но в глубине души знают, что ничего не изменится. Свои недостатки и обиды, недоделанные дела и печали они не смогут оставить в старом году. Не получится.
– Почему?
– Потому что человек не меняется за одну ночь, даже самую праздничную, с салютом и подарками. Он остается тем же.
Люди знают: ничего не изменится. Потому что человек не меняется за одну ночь, даже самую праздничную
Вот красавица бежит куда-то – на свидание, может быть. Надеется, что человек, которого она встретит, – ее главная и настоящая любовь. Вот иностранец приехал в столицу, фотографирует, любуется, удивляется. В такси едут больные седоки… Знаешь, кто такие седоки?
– Ну, те, кто сидят.
– Верно. Они думают: а вдруг новый год принесет им здоровье?..
– А пьяницы?
– А пьяницы пьют вино и становятся от этого очень веселыми. И им кажется, что всё правильно, так и надо, ведь сегодня праздник, все вино пьют, поздравляют друг друга. Только через день-два вино закончится, и им снова станет тоскливо.
Мы подходим к дому. Дочь молчит. Я опять думаю, что наговорила лишнего и к чему всё это, ведь вот радость вокруг какая, завтра в театр с классом, а через неделю в балетной студии елка…
– Ма-ам?
– Что, моя хорошая?
– А почему Новый год – такой праздник?
– Новый год, на самом деле, хороший праздник. Только люди его с другим перепутали.
– С каким?
– Раньше у нас в стране, как и во всем мире, Новый год следовал за Рождеством Христовым. Сначала – пост, подготовка к великому празднику. Потом – служба, разговенье, подарки. Потом начинаются Святки.
– Они святые, да?
– Святые и веселые. На Святках все празднуют рождение Христа, веселятся, ходят в гости и поздравляют друг друга. А потом – Новый год.
– А почему сейчас не так?
– А потому что после революции, ты знаешь о ней, Рождество Христово праздновать перестали. Но нельзя же было оставить народ без веселого зимнего праздника. И вот елка, подарки, вкусный стол, гости – всё это «переехало» в Новый год. Он стал главным. Но из праздника исчезло самое важное – его смысл.
– Что родился Господь?
– Да, что родился Спаситель мира. Что наша жизнь изменилась с этого момента, что мы получили возможность войти в вечную жизнь. Поэтому-то и грустно героям стихотворения: поэты – люди особенные, они тонко чувствуют такие вещи. Вот Бродский и говорит о том, что каждый думает: что жизнь начнется снова, и хлеба будет вдоволь, и свет, и слава. И, знаешь, может быть, это всё будет у кого-то. Но главного-то нет.
Мы заходим домой. Дочка раздевается, моет руки, разбирает портфель. Я иду на кухню готовить ужин. В голове всё еще звучат чудные строки Бродского, но всё глуше, глуше: нужно не забыть написать письма по работе, выучить уроки, да и в родительских чатах опять какие-то баталии…
– Ма-ам?
– Сейчас, малыш, давай быстренько всё приготовим, скоро папа с малышами приедет, и будем ужинать.
– Мам, а как они жили без Рождества?
– Кто?
Я не сразу соображаю, о чем речь. Но потом вспоминаю наш разговор. Сажусь, беру ее ручки в свои.
– Слушай: Иосиф Бродский был гений. Знаешь, кто такой гений?
– Нет.
– Ну, это тот человек, который может сказать или сделать что-то, что будет важно всегда. Пройдет еще сто, двести лет – а его слова будут отзываться в душах людей. И неважно, какой будет страна, какие новые машины или компьютеры появятся. Гений умеет сказать о чем-то важном каждой душе.
– А Рождество?
– А Рождество было на самом деле. Да, многие храмы были закрыты или даже разрушены, ты знаешь. Да, люди не знали молитв, толком не знали, Чье Рождество, Кто вообще родился. Но чувствовали. Чувствовали, что происходит важное. И это важное – совсем не смена одного года другим. Хочешь, докажу?
Рождество было. Люди чувствовали, что происходит важное. И это важное – совсем не смена одного года другим
Она смотрит мне в глаза. А у меня почему-то начинает колотиться сердце. И я читаю:
В Рождество все немного волхвы.
В продовольственных слякоть и давка.
Из-за банки кофейной халвы
производит осаду прилавка
грудой свертков навьюченный люд:
каждый сам себе царь и верблюд.
Сетки, сумки, авоськи, кульки,
шапки, галстуки, сбитые набок.
Запах водки, хвои и трески,
мандаринов, корицы и яблок.
Хаос лиц, и не видно тропы
в Вифлеем из-за снежной крупы.
И разносчики скромных даров
в транспорт прыгают, ломятся в двери,
исчезают в провалах дворов,
даже зная, что пусто в пещере:
ни животных, ни яслей, ни Той,
над Которою – нимб золотой.
Пустота. Но при мысли о ней
видишь вдруг как бы свет ниоткуда.
Знал бы Ирод, что чем он сильней,
тем верней, неизбежнее чудо.
Постоянство такого родства –
основной механизм Рождества.
То и празднуют нынче везде,
что Его приближенье, сдвигая
все столы. Не потребность в звезде
пусть еще, но уж воля благая
в человеках видна издали,
и костры пастухи разожгли.
Валит снег; не дымят, но трубят
трубы кровель. Все лица как пятна.
Ирод пьет. Бабы прячут ребят.
Кто грядет – никому непонятно:
мы не знаем примет, и сердца
могут вдруг не признать Пришлеца.
Но, когда на дверном сквозняке
из тумана ночного густого
возникает фигура в платке,
и Младенца, и Духа Святого
ощущаешь в себе без стыда;
смотришь в небо и видишь – звезда.
Мы обе молчим и смотрим за окно. Звезд там нет, тихо шевелятся голые ветки берез, шумят в отдалении машины.
– Ма-ам?
– Что?
Я готовлюсь рассказывать дальше – о жизни страны без Бога, без Рождества. Но она, как всегда, удивляет:
– А они всё равно чувствовали Рождество? Потому что Святой Дух?
Сглатываю слезы почему-то.
– Та права, малыш. Рождество не исчезает, никогда не исчезнет. Снова и снова оно будет происходить, снова и снова Бог будет рождаться слабым человеком в бедных яслях, чтобы нас спасти. А Иосиф Бродский это знал и чувствовал.
Она улыбается и говорит – в этот раз утвердительно, без вопроса:
– Потому что он гений.
Мария Минаева
